Тетя Ира и Привоз

Моя тётя Ира никогда не искала себе собеседников. У неё такой необходимости не было.

Она разговаривала сразу со всей Одессой.

Я боялся ездить с ней в трамвае.

Но как только я приезжал, она на следующий же день тащила меня на ПРИВОЗ – знаменитый одесский рынок.

Разговор начинался прямо на подходе к остановке трамвая.

Тётя Ира толкала меня вперёд, больно ударяя в спину, чтобы я не сопротивлялся и ни к кому не обращаясь, кричала:

— Женщины, пропустите больного ребёнка!

И уже кому-нибудь конкретно:

— Что вы на меня так смотрите, женщина, как будто мой муж вам в борщ нагадил?

Этот ребёнок — мой племянник, он победитель математической олимпиады и у него на этой почве нервное расстройство.

Мне уже было 14 лет, и я от стыда не знал, куда спрятаться.

В трамвае тетя Ира сидела всегда, независимо от количества пассажиров иналичия свободных мест.

Это получалось само собой.

Она входила в трамвай и начинала разговор со всем вагоном сразу:

— Фу! Какая жара. Я просто не могу. С меня просто течёт, как из ведра.

Такой жары я не помню с сорок четвёртого года в Барнауле.

И уже обращаясь к потенциальной жертве, тётя говорила:

— Мы были там в эвакуации всю войну. У меня муж работал на танковом заводе. Они там делали такие танки, что немцы их боялись, как огня. У моего мужа три почётные грамоты за войну. Что вы смотрите, женщина, не верите? Приходите я вам покажу. Мне не жалко. Чтоб я так жила, как они висят у меня в прихожей.

Вам даже не придётся снимать галоши, мне не жалко — и чуть в сторону, но так, что слышно было и в соседнем вагоне:

— Смотрите себе на здоровье, чтоб вам уже повылазило, как у него есть эти грамоты.

И без перехода:

— А где вы работали в эвакуации, мужчина? Хотя, что я спрашиваю, вы тогда, наверно, ходили себе в первый класс.

Раньше в школе учили уступать место женщине…

Марк иди бегом сюда, тут нам двое мужчин уже место уступают.

В это время я забивался в угол и прятался за кого-нибудь из пассажиров.

Но тётя кричала на весь вагон:

— Ты что там делаешь? Иди скоренько сюда. Он всегда от меня прячется. Вы на него посмотрите. Посмотрите все! Не думай, что я тебя не вижу. Разве такие уши можно спрятать?

Вы видели когда-нибудь такого племянника?

Знаете, как его учительница математики называет? Так я вам скажу по секрету — ВАЛЕРИАНКА.

Она так напсихуется со своими двоечниками, что Марк, таки, её сразу успокаивает.

Его хотели забрать в математическую школу при университете в Москве, так сестра не отпустила. И правильно! Вы же знаете этих москвичей. Облапошат со всех сторон и оглянуться не успеешь, как уйдёшь в одних кальсонах. Вы только на ихние цены посмотрите.

Иди сюда, шлымазл, тебе надо отдохнуть, а то как ты понесешь мои кошёлки с картошкой. Женщина, вы не в курсе почём сегодня картошка? А? А лук?

Сейчас всё так дорого. Чтоб они уже повыздыхали со своими ценами. В магазинах ничего нет, одна гниль. Молоко – одна вода.

Я уже говорю им, кто вам привозит такое молоко. Так они мне делают вид.

В Барнауле мы зимой покупали замороженное молоко.

Так сразу видно было, сколько там воды. Если синее, то это вода. И подавись ты сам своим молоком, спекулянт паршивый. Его на фронте ждут, а он тут молоком разбавленным спекулирует.

Вы не видели молоко в мешках?

Так я вам скажу – это одно удовольствие. Правда, тоже было не даром. Но мой сын имел каждый день стакан молока. Муж нет, а он, да!

Мужа командировали на табачную фабрику, так он одной вахтёрше, дай ей Бог тоже хорошего мужа, давал семечки, а она его пропускала без обыска. А стакан табака – это, на минуточку, булка хлеба на базаре. Это, правда, был ещё тот хлеб. Один жмых. Но умереть нельзя.

Муж завязывал внизу штаны, я ему каждый день меняла кальсоны, вы не подумайте, и выносил табаку, дай Бог каждому столько здоровья, сколько он вынес табака. Какая хорошая женщина, чтоб она была жива – здорова. Кажется, её потом посадили. А что, у нас посадят ни за что, а кого надо посадить, так они не видят. Но я их имела в виду!

Мы почти год горя не знали. А люди очистки ели.

Бывают же хорошие люди на свете.

Ой! Только разговорились, а тут уже слазить.

Марк! ты где? Я тебя должна искать по всему ПРИВОЗУ или как?

По ПРИВОЗУ тётя шла, как сержант по плацу перед новобранцами.

Не останавливаясь, она разговаривала со всем ПРИВОЗОМ одновременно:

— Женщина, почём ваша кура — и не дожидаясь ответа — а дешевле?

— Семён, у тебя сегодня опять лук гнилой? Я половину твоего буряка выбросила. Чтоб ты им подавился.

И уже к покупательнице, купившей квашенную капусту:

— Мадам, капуста не кислая?

Та протягивает тёте банку:

— Попробуйте женщина.

— Нет, что вы, только из ваших рук.

— Да берите, пожалуйста.

— Марк, иди скоренько сюда, попробуй капусту. Я не могу — у меня диатез.

Ты посмотри, Марик, какая интеллигентная женщина, а красавица – я уже молчу. И уже всем:

— Я таки представляю, что она вытворяла с мужчинами двадцать лет назад.

— Ай! Пошли! У меня дома ещё есть капуста. Тебе хватит, а Мишка её не ест.

— Женщина, почём ваша сметана, а дешевле.

— Так я ж ще ничого нэ сказала.

— А то я вас плохо знаю, спекулянток.

— Та нэ ругайтэсь дамочка, краще попробуйте. Та я вам уступлю.

Тётя берёт сметану, не пробуя и не торгуясь, и расстаётся с хохлушкой, как с близкой родственницей.

После покупки картошки и лука тётя направляется к птице.

— И скока?

— Шо скока.

— От эта цыпа.

— Какая то цыпа. У неи ж три кило.

— Уступишь, беру, так скока.

— Дэвьять.

— А кисло тебе не будет, спекулянтка чёртова?

— Спекулянтка, та не ж*довка.

— Ну ладно, Галя, давай, — и тётя влюблено смотрит на деваху.

— Як там дядя Мыхайло?

— Да слава богу.

— Ну заходьте, тётя Ира.

— И ты будь здорова, Галя, Клаве скажи, я её жду на примерку.

— Чего ж ты с ней ругалась, раз она ж твоя знакомая?

— Я ругалась?! Ты с ума сошёл — это ж Галя, Клавы Пилипенчихи дочка. Они всю войну евреев прятали.

Домой тётя всегда возвращалась, как с поля битвы.

Дома она на весь двор в лицах рассказывала о своём походе, а мне доставалась очередная порция упрёков и поучений:

— Ты в Одессе пропадёшь. Тебя будет дурить каждая бездомная собака.

— Ты не еврейский мальчик, ты гой. На тебе будут ездить все, кому не лень.

И так далее… И, наконец:

— Если ты не научишься у меня жить сейчас, потом тебе уже никто не поможет. А я не вечная.

И тётя в изнеможении падала в старое кресло-качалку и говорила всегда одну и туже фразу:

— Если они, сволочи, когда-нибудь закроют ПРИВОЗ, я наложу на себя руки. И им никто и ничто не поможет. Ты понял? Чтоб я так жила!

Из записей Марка Неснова