Моя тётя Ира никогда не искала себе собеседников. У неё такой необходимости не было.
Она разговаривала сразу со всей Одессой.
Я боялся ездить с ней в трамвае.
Но как только я приезжал, она на следующий же день тащила меня на ПРИВОЗ – знаменитый одесский рынок.
Разговор начинался прямо на подходе к остановке трамвая.
Тётя Ира толкала меня вперёд, больно ударяя в спину, чтобы я не сопротивлялся и ни к кому не обращаясь, кричала:
— Женщины, пропустите больного ребёнка!
И уже кому-нибудь конкретно:
— Что вы на меня так смотрите, женщина, как будто мой муж вам в борщ нагадил?
Этот ребёнок — мой племянник, он победитель математической олимпиады и у него на этой почве нервное расстройство.
Мне уже было 14 лет, и я от стыда не знал, куда спрятаться.
В трамвае тетя Ира сидела всегда, независимо от количества пассажиров иналичия свободных мест.
Это получалось само собой.
Она входила в трамвай и начинала разговор со всем вагоном сразу:
— Фу! Какая жара. Я просто не могу. С меня просто течёт, как из ведра.
Такой жары я не помню с сорок четвёртого года в Барнауле.
И уже обращаясь к потенциальной жертве, тётя говорила:
— Мы были там в эвакуации всю войну. У меня муж работал на танковом заводе. Они там делали такие танки, что немцы их боялись, как огня. У моего мужа три почётные грамоты за войну. Что вы смотрите, женщина, не верите? Приходите я вам покажу. Мне не жалко. Чтоб я так жила, как они висят у меня в прихожей.
Вам даже не придётся снимать галоши, мне не жалко — и чуть в сторону, но так, что слышно было и в соседнем вагоне:
— Смотрите себе на здоровье, чтоб вам уже повылазило, как у него есть эти грамоты.
И без перехода:
— А где вы работали в эвакуации, мужчина? Хотя, что я спрашиваю, вы тогда, наверно, ходили себе в первый класс.
Раньше в школе учили уступать место женщине…
Марк иди бегом сюда, тут нам двое мужчин уже место уступают.
В это время я забивался в угол и прятался за кого-нибудь из пассажиров.
Но тётя кричала на весь вагон:
— Ты что там делаешь? Иди скоренько сюда. Он всегда от меня прячется. Вы на него посмотрите. Посмотрите все! Не думай, что я тебя не вижу. Разве такие уши можно спрятать?
Вы видели когда-нибудь такого племянника?
Знаете, как его учительница математики называет? Так я вам скажу по секрету — ВАЛЕРИАНКА.
Она так напсихуется со своими двоечниками, что Марк, таки, её сразу успокаивает.
Его хотели забрать в математическую школу при университете в Москве, так сестра не отпустила. И правильно! Вы же знаете этих москвичей. Облапошат со всех сторон и оглянуться не успеешь, как уйдёшь в одних кальсонах. Вы только на ихние цены посмотрите.
Иди сюда, шлымазл, тебе надо отдохнуть, а то как ты понесешь мои кошёлки с картошкой. Женщина, вы не в курсе почём сегодня картошка? А? А лук?
Сейчас всё так дорого. Чтоб они уже повыздыхали со своими ценами. В магазинах ничего нет, одна гниль. Молоко – одна вода.
Я уже говорю им, кто вам привозит такое молоко. Так они мне делают вид.
В Барнауле мы зимой покупали замороженное молоко.
Так сразу видно было, сколько там воды. Если синее, то это вода. И подавись ты сам своим молоком, спекулянт паршивый. Его на фронте ждут, а он тут молоком разбавленным спекулирует.
Вы не видели молоко в мешках?
Так я вам скажу – это одно удовольствие. Правда, тоже было не даром. Но мой сын имел каждый день стакан молока. Муж нет, а он, да!
Мужа командировали на табачную фабрику, так он одной вахтёрше, дай ей Бог тоже хорошего мужа, давал семечки, а она его пропускала без обыска. А стакан табака – это, на минуточку, булка хлеба на базаре. Это, правда, был ещё тот хлеб. Один жмых. Но умереть нельзя.
Муж завязывал внизу штаны, я ему каждый день меняла кальсоны, вы не подумайте, и выносил табаку, дай Бог каждому столько здоровья, сколько он вынес табака. Какая хорошая женщина, чтоб она была жива – здорова. Кажется, её потом посадили. А что, у нас посадят ни за что, а кого надо посадить, так они не видят. Но я их имела в виду!
Мы почти год горя не знали. А люди очистки ели.
Бывают же хорошие люди на свете.
Ой! Только разговорились, а тут уже слазить.
Марк! ты где? Я тебя должна искать по всему ПРИВОЗУ или как?
По ПРИВОЗУ тётя шла, как сержант по плацу перед новобранцами.
Не останавливаясь, она разговаривала со всем ПРИВОЗОМ одновременно:
— Женщина, почём ваша кура — и не дожидаясь ответа — а дешевле?
— Семён, у тебя сегодня опять лук гнилой? Я половину твоего буряка выбросила. Чтоб ты им подавился.
И уже к покупательнице, купившей квашенную капусту:
— Мадам, капуста не кислая?
Та протягивает тёте банку:
— Попробуйте женщина.
— Нет, что вы, только из ваших рук.
— Да берите, пожалуйста.
— Марк, иди скоренько сюда, попробуй капусту. Я не могу — у меня диатез.
Ты посмотри, Марик, какая интеллигентная женщина, а красавица – я уже молчу. И уже всем:
— Я таки представляю, что она вытворяла с мужчинами двадцать лет назад.
— Ай! Пошли! У меня дома ещё есть капуста. Тебе хватит, а Мишка её не ест.
— Женщина, почём ваша сметана, а дешевле.
— Так я ж ще ничого нэ сказала.
— А то я вас плохо знаю, спекулянток.
— Та нэ ругайтэсь дамочка, краще попробуйте. Та я вам уступлю.
Тётя берёт сметану, не пробуя и не торгуясь, и расстаётся с хохлушкой, как с близкой родственницей.
После покупки картошки и лука тётя направляется к птице.
— И скока?
— Шо скока.
— От эта цыпа.
— Какая то цыпа. У неи ж три кило.
— Уступишь, беру, так скока.
— Дэвьять.
— А кисло тебе не будет, спекулянтка чёртова?
— Спекулянтка, та не ж*довка.
— Ну ладно, Галя, давай, — и тётя влюблено смотрит на деваху.
— Як там дядя Мыхайло?
— Да слава богу.
— Ну заходьте, тётя Ира.
— И ты будь здорова, Галя, Клаве скажи, я её жду на примерку.
— Чего ж ты с ней ругалась, раз она ж твоя знакомая?
— Я ругалась?! Ты с ума сошёл — это ж Галя, Клавы Пилипенчихи дочка. Они всю войну евреев прятали.
Домой тётя всегда возвращалась, как с поля битвы.
Дома она на весь двор в лицах рассказывала о своём походе, а мне доставалась очередная порция упрёков и поучений:
— Ты в Одессе пропадёшь. Тебя будет дурить каждая бездомная собака.
— Ты не еврейский мальчик, ты гой. На тебе будут ездить все, кому не лень.
И так далее… И, наконец:
— Если ты не научишься у меня жить сейчас, потом тебе уже никто не поможет. А я не вечная.
И тётя в изнеможении падала в старое кресло-качалку и говорила всегда одну и туже фразу:
— Если они, сволочи, когда-нибудь закроют ПРИВОЗ, я наложу на себя руки. И им никто и ничто не поможет. Ты понял? Чтоб я так жила!
Из записей Марка Неснова
