Жид
Лучше быть евреем на мехмате,
Чем украинцем на физтехе…
(шутка из КВН)
Бей Россию – спасай жидов…
Венечка Ерофеев
Славку Шафирова обозвали жидом. Будь Славка посильнее, то его обидчик получил бы кулаком в нос, и из его носопырки полилась кровь. Но, к большому Славкиному сожалению, его обозвали в дворовой компании в туманном детстве. Славка не нашел ничего лучшего, как прийти домой и рассказать все отцу. Отец надел спортивные брюки, вышел на улицу, подошел к Славкиному обидчику, который был на голову выше сына, и сказал следующее:
— Слушай Саня, ты поступил крайне плохо! Ты обидел человека, обозвав его словом, которое произносили фашисты, когда душили евреев в газовых камерах во время войны.
— Мне кажется, что ты не совсем хорошо понимаешь значение этого ужасного и оскорбительного для еврея слова – Жид. На этом Славкин отец закончил свой монолог, и удалился домой, оставив Славку на улице, в компании Сани и остальных друзей.
Эта история произошла, когда Славке было семь лет от роду. И Славка до сих пор вспоминает ту ситуацию, в мельчайших подробностях, особенно вытянутое лицо Сани Абакумова, укор и глухое молчание, которое воцарилось в компании после ухода его отца.
На следующий день вся Славкина школа знала, что он Жид. Валентина Филипповна Дегурко, Славкина первая учительница, чуть полноватая, улыбчивая женщина, услышав, как Андрей Слабаков сказал Шафирову на перемене: Жид пархатый — говном напхатый! – вывела Слабакова к классной доске, перед классом, и сказала:
— Андрей, будь так добр, повтори, пожалуйста, что ты сказал Шафирову на перемене.
Слабаков помялся слегка, и повторил, но без энтузиазма и того напора, с которым он это делал на школьной перемене. Валентина Филипповна, с грустью, попросила Слабакова произнести эту фразу с тем же выражением и радостью, которые звучали в перерыве.
Слабаков начал нервничать, как-то ерзать левой ногой, практически пустил слезу, чуть слышно, себе под нос произнес вновь:
— Жид пархатый, (и совсем тихо) дальше….
В классе повисла гробовая тишина, лишь чуть звенело треснутое окно, возле последней парты, от далекого и протяжного гудка машиностроительного завода.
— Слабаков, садись, пожалуйста, на свое место, — еле слышно произнесла Валентина Филипповна, затем села за учительский стол, долго молчала, смотрела в окно, куда – то вдаль. А когда она повернулась к классу лицом, то все увидели, что по ее щекам текут слезы…
Такие же слезы, чуть солоноватые, с привкусом горечи текли и по щекам Славкиной мамы, когда она была беременна его младшей сестрой. Славкину маму поместили в четырехместную палату в родильном отделении одной из самых чистых больниц города. Больничная палата по тем тридцати лет давним временам представляла собой убогое зрелище: выкрашенные в ядовито – зеленый цвет стены, ржавые, поющие, пружинные кровати, но с выстиранными простынями, облупившиеся от краски батареи – радиаторы и тумбочки. Мебель была убого серого цвета, с разкорюченными дверцами и обшарпанными поверхностями, ни одного стула, то ли от отсутствия их в больнице, как таковых, то ли по причине всеобщей команды – “лежать”.
В палате находилось четыре женщины. Три городских, включая Славкину маму, и одна сельская. Сельскую звали Ганной. Ганне было сорок пять лет, не более того. Выглядела она крепкой женщиной: волосы в узел, подвязанные платком, сбитая в плечах и широкая в кости, Ганна бодро вставала и быстро ходила по палате, между кроватями, от двери к окну и назад. Так она пережидала паузы между схватками. И все время говорила, ну прямо не могла остановиться:
— живут у нас через две хаты Жиды. Они все черные, как антрацит. Вот вымажь их всех в гуталин и они станут похожи на настоящих негров. Дед ихний Ефим, гончар, ну жид жидом. Натуральный такой еврей. В прошлом году поймал мого Петьку на заборе и отлупцевал хворостиной. Я после этого перестала с этими евреями здоровкаться. Дак нет, приходит ко мне ихняя главная жидовка – Нинка, и говорит мне:
— Что же это вы Ганна стороной нас обходите? Мы ж поди соседи уже, как лет семьдесят?
А я ей в ответ и сказала:
— Вали отсюда Нинка, на моем роду это соседство закончится. Я буду не я. Не хочу вас всех жидов здесь видеть. Жаль, что вас фрицы не порастреляли, или не загнали до Бухенвальда. Уйди и своим скажи, чтобы обходили хату мою и плетень наш стороной далекой.
Мать Славкина старалась абстрагироваться от этой ситуации, пыталаясь сосредоточиться на своих схватках. С одной стороны ей было не легко с топающей внутри девочкой, а с другого бока, она уже физически не могла слышать всего этого человеко — ненавистничества. И вот Славкина мать набралась смелости, что было не легко, присела на край кровати, которая пропела ей в ответ пружинами (тум балалайку), и ответила Ганне:
— Ганна, у меня такое впечатление, что вы не правильно сейчас оцениваете свое положение. Мне кажется, что в момент, когда на свет должен появиться ваш ребенок, следует больше думать о природе, о красоте вашего села, о звучных и мелодичных песнях, которые вы поете по вечерам. Но никак о мести, злости и самое главное по отношению к другим людям, независимо от их национальности. Еще я хочу Вам добавить, что я тоже еврейка, папа мой только не гончар. Отец мой был журналистом и погиб во первые дни войны, на Польской територии. У меня есть сын и муж, я их очень люблю, могу отдать жизнь за свою любовь и за их жизни. Все это Славкина мама говорила Ганне, отвернувшись от нее, ну не могла смотреть, боялась, что – ли, а когда повернулась, то все женщины в палате увидели, как по щекам Славкиной мамы текут слезы. Соседка мамы справа, девушка по имени Юля, большегрудая молодая брюнетка, глянув на Ганну, а потом на Славкину мать, сказала:
— Конечно же, Вы правы, и среди евреев есть тоже хорошие люди…
Сестра Славкина родилась с асфиксией. Слава Богу, врачи во – время заметили и размотали пуповину, которая намоталась ей на тоненькое горлышко. Вылезла она вся синяя и вялая от нехватки воздуха, и без всяких признаков жизни, не издавая ни звука. А потом ожила, что – то там начала себе сопеть под нос и просить грудь. Все закончилось благополучно и для Славкиной мамы, и для его сестры. Через несколько недель Славкина семья поменяла маленькую однокомнатную квартирку в хрущевке на трехкомнатную в полу — сталинке с улучшенной планировкой. Новый Шафировский дом находился в центре города, прямо за центральным универмагом. Проходишь через двор, и ты на красивейшей набережной Днепра, могучей и красивейшей реки в мире. Славку перевели в новую школу, самую что ни есть центральную. В новом Славкином классе было двадцать восемь человек. В классном журнале, где все фамилии располагались в алфавитном порядке, в конце была отдельная страница с колонкой – “национальность”. Непонятным образом, напротив Славкиной фамилии было написано – Рус., т.е. русский мол. Славка, собственно говоря, этого и не знал бы, если бы не следующая история. Подошел к Славке товарищ одноклассник, такой же “русский”, как и он, спросив:
— Слушай, а что это ты испугался правду написать в журнале? – так прямо и сказал… зассал!
Славка шарахнулся от этого разговора, но тут вот какая штука: проще всегда сказать правду вначале, ну когда сразу заполняют журнал, а труднее сказать правду уже потом, когда необходимо исправлять эту запись. Славка ходил и думал, как же подойти к классному руководителю и сказать, что нужно сделать это исправление. А с другой стороны этот Славкин товарищ одолевал его, чуть ли не каждый день, подходя к Шафирову, и задавая один и тот же вопрос: исправил ли он уже запись в журнале? Чего этот товарищ был такой настырный понять Славке было трудно. Он все это носил в себе, переживал и мучался. Славка по началу думал, что все замнется само собой. А потом под напором товарища понял, что ни фига это не исчезнет до тех пор, пока он сам это не изменит. Наконец Славка решился: он дождался конца уроков, выждал пока классная останется одна, и подошел к ней. Славкина классная дама Ирина Ивановна Громова была девушкой молодой, только закончившей Университет. Ирина Ивановна преподавала в классе математику. Классная была хороша собой: стройная, с бюстом больше среднего, молодая женщина, с коротким карэ шатенка, часто одевающая в школу короткие юбки.
Возвращаясь к тому самому дню, Славка дождался, когда Ирина Ивановна останется одна, и робко подошедши к ней, еще не зная, как начать разговор:
— Ирина Ивановна, — сказал Славка, стараясь не глядеть ей в глаза. Нужно изменить запись в классном журнале. Там, напротив моей фамилии написано, что я “русский”.
— А что там должно быть написано? – она глянула на Славку так, как будто там ничего другого и не может быть.
— А кто же ты? Еврей, что ли? – она усмехнулась.
Потупив глаза, Славка тихо сказал – да.
— Да не может быть ты, что в самом деле еврей? – Ирина Ивановна была явно растеряна.
— Да! – вновь, но уже более уверенно ответил Шафиров. Да – я еврей, уже с гордостью, сказал Славка, посмотрев ей прямо в глаза и Ирина Ивановна отвела свой взгляд.
Домой Славка бежал окрыленный, своей храбростью. Ему было легко и приятно от того, что он смог защитить свою внутреннюю свободу и не только…
Утром, на следующий день к Славке вновь подошел его товарищ, и задал свой риторический вопрос. Славка передал вчерашний разговор с “классной”. В конце дня товарищ появился снова, и сказал, что в классном журнале ничего не поменялось:
— Я не верю, что ты разговаривал с ней. Врешь ты все, по роже видно!, — заявил он Славке.
Шафирову было все равно, что говорил ему его товарищ, главное, что Славка знал свою правду. Знал ее, и она грела ему душу. Правда эта самая необходимость, которая поселилась в Славкином сердце, прочно заняла свое место, зацепилась всеми руками и ногами за Славкины внутренности. И никто уже и никогда не сможет ее оттуда изнутри выдернуть – это Славка знал точно! Его, Славкина правда, была его всем, новым его союзником и защитником, его полководцем во всех предстоящих боях за справедливость. А впереди, в Славкиной жизни, ох, как много предстояло разных боёв…
Бой так бой, — сказал Славка себе, и первым, не думая, нанес удар кулаком в нос своему врагу:
— Это тебе за отца моего…
У мужика хлынула кровь. Мужик завалился набок и сполз за штапель ящиков. Славка схватил верхний ящик и опустил его мужику на голову, — со словами:
— И за меня тоже…
Ящик рассыпался, как спичечная коробка, и мужик затих. Славка тихо выбрался через черный выход на улицу, и что есть силы, рванул домой, отсиживаться. Это было последствие вчерашнего, подслушанного Славкой разговора, который состоялся между его родителями. Накануне отец пришел рано с работы. Пришел расстроенный и мрачный. Славка его спросил, что случилось, а он только странно отмахнулся. Вечером, после ужина, сидя в (большой) комнате перед телевизором, Славка услышал, как отец рассказывал маме на кухне:
— Представляешь, Ляля, я ведь только шел мимо, все время думал, есть у нас хлеб или нет. Решил зайти в нашу булочную и купить пол буханки. Когда подошла моя очередь, то в этот момент из подсобки вышел этот алкаш, ну ты его знаешь, он такой худой и левый глаз подернут. Он там, что ли грузчиком подвизается. Так вот, он вдруг встал в двери и громко, на весь магазин завопил:
— Людка, не давай ты этому жиду хлеба. Мало их травили, дак еще они наш хлеб жрут. Гони этого вонючего еврея из магазина, пусть ходит в другой, сука, блядь…!
— А что же ты? – спросила Славкина мама.
— А что я, что я?! Если бы моя воля, то я бы ему там прямо и дал. Но, во – первых нас разделял прилавок, а во – вторых меня больше потрясло то, что очередь молча стояла. Все молчали! Ты понимаешь, что это значит?! – отец перешел на шепот. Славка напряг слух, как мог, даже подлез поближе к коридорчику, соединяющему зал с кухней.
— Знаешь Витя, тут нечем не поможешь. Тут мы бессильны, что — либо изменить, к сожалению. Мне кажется – продолжала Славкина мама, что не нужно так расстраиваться. Таких людей много и это просто случайность, что некоторые из них собрались в одном месте и в одно и то же время. Так бывает. Вот тебе, как раз хороший пример. Скорей всего – это просто невоспитанность, или равнодушие.
— Нет, ты не права. Это не равнодушие. Это бессердечие и бездушие. Разные понятия – знаешь ли, — парировал ей Славкин отец. В любом случае нужно защищать себя. Я уверен в этом на все сто.
На этом собственно разговор между Славкиными родителями был завершен, но Славке так было обидно за отца, за мать и за себя с сестрой, что он не спал всю ночь, ворочался, строил планы, как убьет этого грузчика из булочной.
А на следующий день, после школы, Славка Шафиров зашел в хлебный. Прошел через зал магазина в подсобку, и Славку никто не спросил, куда он направляется. Обидчик Славкиного отца сидел на двух ящиках, в темном углу захламленного склада. Перед ним стояла чекушка водки, и какая – то дешевая снедь. Сидя на ящиках, алкаш был одного роста со Славкой. Мужик не успел понять, в чем же все-таки дело. Славка сделал всего два удара, но вложил в них всю свою злость, любовь и отчаяние. Затем поглядел, всего несколько секунд, на то, как пьяный грузчик свалился на пол и пустил из носа кровь. Несколько дней Славка переживал, что не смог сдержаться, что избил слабого и вдобавок пьяного, беззащитного алкаша, который не был готов к его агрессии. Но потом все улеглось само собой. Как говорится: время – лучший лекарь.Сожаление от каких – то неверных поступков, особенно после их совершения. Это не раскаяние, а сожаление. Это два разных понятия. Славка почему – то больше сожалел, чем раскаивался. Даже сам не понимая, отчего это?
Славку приняли в комсомол. Всех принимали, и Славку Шафирова тоже. У Славки не возникло вопроса: а хочет ли он быть в этой “мыльной” организации?
Всех под один гребень, ну и Славку естественно тоже. Процедура принятия была странной. Сначала принимали в школе. Учили какие-то клятвы и обещания, а потом посылали в районный комитет для окончательного действа – получение билета. Получение билета происходила в небольшой комнате, где стоял флаг, полированный стол, на котором лежал журнал. В журнале нужно было расписаться за получение этого самого билета. Из школы до райкома было несколько остановок троллейбусом. А затем еще через центральный парк минут десять пешком. Славка и двое пареньков из параллельного класса шли в райком за своими билетами. Один паренек был сбитым крепышом, а другой Славкин сошкольник был худышкой. Они всю дорогу беззаботно веселились, смеялись, шутили, рассказывали байки и анекдоты. В парке буцали какую-то шайбу. Битка издавала по плитам невероятно противный звук, и это страшно радовало Славку и двух его приятелей. Так они незаметно для самих себя добрались до райкома. Зашли в приемную. Их пригласили в эту самую комнату, поставив в ряд перед портретом Ленина, за каких – то два три шага от накрытого белоснежной скатертью стола. В комнате находился только один работник Райкома. В красивом лощеном, черном костюме, в белой рубашке с накрахмаленным вортом, отложенным на пиджак. Начальник. К столу нужно было подходить по одному. Секретарь этот пожимал руку, горячо поздравлял, приветствовал и выдавал билет. Славка должен был подойти третьим, последним. И вот в момент, когда наступила Славкина очередь, когда вернулся от стола его сошкольник, он услышал, как тот шепнул своему товарищу:
— Дак он жид, прикинь…
Подходя к столу, у Славки в голове только и звучало слово: жид, жид, жид…!
Славка весь вспотел под мышками и на спине, в висках стучала кровь. Ноги стали ватные. Славка наклонился над журналом и увидел, что против его фамилии очень жирным каллиграфическим почерком было написано – ЕВР. Было противно, что вот только они так добро ехали в троллейбусе, а затем этот осенний ласковый парк, который принял их всех троих, в свою идиллиюи такое было у них четверых единение. И тут такой поворот. У Славки было глубочайшее разочарование от произошедшего. Секретарь райкома улыбнулся, поздравил Славку, протянул свою руку. Славке так не хотелось возвращаться, к этим двоим, которые остались сзади. Один Бог ведал, сколько детских, неокрепших усилий приложил Славка Шафиров, чтобы не глядеть на их лица. История эта закончилась банально просто, когда вновь испеченные комсомольцы спускались по лестнице, крепыш и худышка активно начали глумиться надо Славкой. Они прыгали вокруг него, словно вокруг Новогодней елки, и все время повторяли: жид, жидок, еврейчик, еврей — стаканчик налей… — такая детская игра.
На улице Славка не выдержал и “вмазал” кулаком в ухо худышке. Ухо тут же покраснело, а потом посинело, а Славка еще добавил сильно ногой в его коленку. Худышка начал хвататься то за свое ухо, то за коленку, начав плакать, и стонать, прихрамывая. Славка подошел к крепышу и глядя на него в упор сказал:
— Если ты еще раз, что-нибудь скажешь подобное, то я тебя размажу по асфальту. Я не шучу, мне все равно…
На следующий день Славку вызвали к директору школы. Директор школы, фронтовик, Юрий Петрович Овчаренко, был человеком подтянутым, партийным, строгим и не улыбчивым. Несмотря на свою строгость, он был активным человеком. Собирал классы в походы, устраивал вечера поэзии и музыки. Сам играл на гитаре и даже пел, но тихо и грустно. Когда Славка зашел в кабинет, Юрий Петрович покосился на закрытую дверь, тихо спросив:
— Шафиров, кто тебе дал право избивать людей?
— Никто не давал, — Славка старался не смотреть на него.
— За что хоть ты приложился? – отвечай, Юрий Петрович привстал из за своего стола.
Славка долго молчал, ему так не хотелось называть истинную причину этого инцидента.
Юрий Петрович продолжал настаивать:
— Почему ты молчишь, Шафиров? Ты ведь руки распускал, а не я? Каждый человек должен отвечать за свои поступки. Ответь, за что ты избил человека.
— Он не человек, он фашист – выпалил Славка. Он называл меня жидом, и смеялся над моей национальностью. Я не смог этого вытерпеть, это и была причина.
— Иди в класс, — он больше ничего не сказал. Да и вот еще что, не говори никому и ничего, — только вот это, вдогонку и тихо.
На следующий день, Славка узнал, что худышку вызывали к директору с родителями. А потом худышка пришел с ними к Славке домой. Долго топтался на пороге. А когда зашел в коридор, то начал с порога извиняться. Извинялись и его родители, а отец его дал еще ему по шее, когда закрывалась за ними дверь. Вот ведь, как бывает! Мама Славкина была не рада, что ее сын распускает руки и во всем винила Славкиного отца. Говорила, что это только его воспитание. Славкин отец только улыбался с гордостью, а еще он подмигивал сыну правым глазом, но Славка не может точно этого утверждать…
Амстердам–Москва, 2005 — 2006.
Большая честь быть опубликованным у вас на портале. Спасибо!